"О, ты прекрасная, возлюбленная моя, ты прекрасна!" — этими словами из библейской "Песни Песней" Вольф Мессинг начал свое первое письмо к обожаемой невесте.
Аида Мессинг-Рапопорт стала для великого экстрасенса не просто супругой и ассистенткой, но "ангелом-хранителем", главной советчицей и исповедницей, единственным близким человеком, с которым Мессинг делился всем.
Только наедине с женой Мессинг мог быть самим собой — не "магом", "пророком" и "сверхчеловеком", каким видела его публика, но любящим мужем, нежным, трогательно-заботливым, готовым носить свою обожаемую жену на руках.
Только в письмах к любимой он был абсолютно откровенен, шла ли речь о его сверхъестественных способностях и магии его мозга или об их личной жизни. Разумеется, далеко не обо всем можно было писать прямо, поэтому Мессинг прибегал к намекам и аллегориям.
В этих страстных исповедальных письмах перед нами предстает совсем иной Мессинг — не только величайший экстрасенс, способный загипнотизировать кого угодно и не склонявший головы даже перед Сталиным и Берией, но еще и очень ранимый и совестливый человек, который всю жизнь нес неподъемное бремя своего феноменального Дара и мог разделить его только со своей обожаемой женой.
"O, ty prekrasnaja, vozljublennaja moja, ty prekrasna!" — etimi slovami iz biblejskoj "Pesni Pesnej" Volf Messing nachal svoe pervoe pismo k obozhaemoj neveste.
Aida Messing-Rapoport stala dlja velikogo ekstrasensa ne prosto suprugoj i assistentkoj, no "angelom-khranitelem", glavnoj sovetchitsej i ispovednitsej, edinstvennym blizkim chelovekom, s kotorym Messing delilsja vsem.
Tolko naedine s zhenoj Messing mog byt samim soboj — ne "magom", "prorokom" i "sverkhchelovekom", kakim videla ego publika, no ljubjaschim muzhem, nezhnym, trogatelno-zabotlivym, gotovym nosit svoju obozhaemuju zhenu na rukakh.
Tolko v pismakh k ljubimoj on byl absoljutno otkrovenen, shla li rech o ego sverkhestestvennykh sposobnostjakh i magii ego mozga ili ob ikh lichnoj zhizni. Razumeetsja, daleko ne obo vsem mozhno bylo pisat prjamo, poetomu Messing pribegal k namekam i allegorijam.
V etikh strastnykh ispovedalnykh pismakh pered nami predstaet sovsem inoj Messing — ne tolko velichajshij ekstrasens, sposobnyj zagipnotizirovat kogo ugodno i ne sklonjavshij golovy dazhe pered Stalinym i Beriej, no esche i ochen ranimyj i sovestlivyj chelovek, kotoryj vsju zhizn nes nepodemnoe bremja svoego fenomenalnogo Dara i mog razdelit ego tolko so svoej obozhaemoj zhenoj.
