На долю помещика Ларионова выпали и счастливое детство в родительской усадьбе, и учеба в кадетском корпусе, и военная служба при Аракчееве, и тихая помещичья жизнь, и чиновничество в губернском городе. Его судьбой могли заинтересоваться Пушкин, Гончаров или Тургенев... но сюжет подхвачен через две сотни лет Михаилом Шишкиным.Этот Ларионов - инвалид, раздавленный промчавшейся мимо Большой Русской Литературой: обманутый станционный смотритель... (ЛЕВ ДАНИЛКИН)Русскую литературу я люблю всю. И Набокова, и Чернышевского...Русская литература неделима, как любимая женщина, в ней любишь все части. Каждый писатель - это всего-навсего листок на дереве. И соки к нему проходят через корни, ствол, ветки. До конца XIX века - это ствол, который питает крону, потом начинается разветвление. Моя ветка - Чехов, Бунин, Набоков, Саша Соколов. (МИХАИЛ ШИШКИН)
Na dolju pomeschika Larionova vypali i schastlivoe detstvo v roditelskoj usadbe, i ucheba v kadetskom korpuse, i voennaja sluzhba pri Arakcheeve, i tikhaja pomeschichja zhizn, i chinovnichestvo v gubernskom gorode. Ego sudboj mogli zainteresovatsja Pushkin, Goncharov ili Turgenev... no sjuzhet podkhvachen cherez dve sotni let Mikhailom Shishkinym.Etot Larionov - invalid, razdavlennyj promchavshejsja mimo Bolshoj Russkoj Literaturoj: obmanutyj stantsionnyj smotritel... (LEV DANILKIN)Russkuju literaturu ja ljublju vsju. I Nabokova, i Chernyshevskogo...Russkaja literatura nedelima, kak ljubimaja zhenschina, v nej ljubish vse chasti. Kazhdyj pisatel - eto vsego-navsego listok na dereve. I soki k nemu prokhodjat cherez korni, stvol, vetki. Do kontsa XIX veka - eto stvol, kotoryj pitaet kronu, potom nachinaetsja razvetvlenie. Moja vetka - Chekhov, Bunin, Nabokov, Sasha Sokolov. (MIKHAIL SHISHKIN)
