Если оставить в чеховской пьесе только реплики невпопад - вроде: 'Цицикар. Здесь свирепствует оспа', - то получится нечто похожее на пасьянс Рубинштейна. Итак, выкинем все лишнее - et tout le reste est litterature.
Истоки картографии Рубинштейна принято видеть в 'догутенберговской письменности русского самиздата'. Кажется, однако, что его программа куда радикальнее: отвергается не пятивековая печатная книга, а вообще двухтысячелетняя книга-кодекс. Отвергается ради своего первообраза - стопки табличек (polyptychos).
Esli ostavit v chekhovskoj pese tolko repliki nevpopad - vrode: 'Tsitsikar. Zdes svirepstvuet ospa', - to poluchitsja nechto pokhozhee na pasjans Rubinshtejna. Itak, vykinem vse lishnee - et tout le reste est litterature.
Istoki kartografii Rubinshtejna prinjato videt v 'dogutenbergovskoj pismennosti russkogo samizdata'. Kazhetsja, odnako, chto ego programma kuda radikalnee: otvergaetsja ne pjativekovaja pechatnaja kniga, a voobsche dvukhtysjacheletnjaja kniga-kodeks. Otvergaetsja radi svoego pervoobraza - stopki tablichek (polyptychos).
