"Птица в клетке отлично понимает весной, что происходит нечто такое, для чего она нужна; она отлично чувствует, что надо что-то делать, но не может этого сделать и не представляет себе, что же именно надо делать… И вот уже она бьется головой о прутья клетки. Но клетка не поддается, а птица сходит с ума от боли".
Возможно, эта фраза из одного из писем Ван Гога лучше всего раскрывает суть внутренней трагедии великого художника, осознававшего, что само "тяжкое бремя плоти", в которую он заключен, ограничивает его неутомимые поиски художественного совершенства…
Ван Гог писал много и охотно – писал лучшему другу Полю Гогену, Антону ван Раппарду, Эмилю Бернару и другим, и письма его представляют собой своеобразную "творческую исповедь" не признанного при жизни гения, за каждой из работ которого стоит колоссальное душевное и духовное напряжение.
"Ptitsa v kletke otlichno ponimaet vesnoj, chto proiskhodit nechto takoe, dlja chego ona nuzhna; ona otlichno chuvstvuet, chto nado chto-to delat, no ne mozhet etogo sdelat i ne predstavljaet sebe, chto zhe imenno nado delat… I vot uzhe ona betsja golovoj o prutja kletki. No kletka ne poddaetsja, a ptitsa skhodit s uma ot boli".
Vozmozhno, eta fraza iz odnogo iz pisem Van Goga luchshe vsego raskryvaet sut vnutrennej tragedii velikogo khudozhnika, osoznavavshego, chto samo "tjazhkoe bremja ploti", v kotoruju on zakljuchen, ogranichivaet ego neutomimye poiski khudozhestvennogo sovershenstva…
Van Gog pisal mnogo i okhotno – pisal luchshemu drugu Polju Gogenu, Antonu van Rappardu, Emilju Bernaru i drugim, i pisma ego predstavljajut soboj svoeobraznuju "tvorcheskuju ispoved" ne priznannogo pri zhizni genija, za kazhdoj iz rabot kotorogo stoit kolossalnoe dushevnoe i dukhovnoe naprjazhenie.
