Никто из английских художников не пишет молодых венецианцев, балансирующих на высокой корме гондолы, скользящей по бескрайним просторам лагуны в молочной белизне рассвета в тот час, когда все что ни есть на свете озарено лучистым сиянием матери всех жемчужин, высвечивающей своими яркими вспышками крепкую молодую плоть и зажигающей в их глазах блеск цвета морской лазури, красящей перламутром волосы их в переливистом, словно песня, белом свечении, отражение которого белой патиной стелется по глади вод; никто не пишет молодых венецианцев, балансирующих на высокой корме гондолы, скользящей по бескрайним просторам лагуны в тот час, когда солнце достигло зенита и все, что не охвачено его слепящей лавиной, сверкает голубизной; никто не пишет ни стройный стан юношей, ни их развитую грудь, балансирующую в воздухе как в россыпи аквамаринов яхонтовое с лазуритом море под исполинским бирюзовым куполом небес; никто не пишет молодых венецианцев, балансирующих на высокой корме гондолы, скользящей по бескрайним просторам лагуны в закатном солнце, высвечивающем их богатырскую силу, как бы парящую в воздухе, напоенном ароматом лаванды и гелиотропа, вдоль ускользающей линии горизонта между небом и морем, то сверкающих россыпью ограненных камней – бесчисленных аметистов и бирюзы небесной, то как будто отлитых из горящей меди с крапинами изумрудов и прожилками той настойчивой, броской голубизны, какой отличается незабудка. Никто всего этого не пишет, никто, кроме меня, не замечает.
Nikto iz anglijskikh khudozhnikov ne pishet molodykh venetsiantsev, balansirujuschikh na vysokoj korme gondoly, skolzjaschej po beskrajnim prostoram laguny v molochnoj belizne rassveta v tot chas, kogda vse chto ni est na svete ozareno luchistym sijaniem materi vsekh zhemchuzhin, vysvechivajuschej svoimi jarkimi vspyshkami krepkuju moloduju plot i zazhigajuschej v ikh glazakh blesk tsveta morskoj lazuri, krasjaschej perlamutrom volosy ikh v perelivistom, slovno pesnja, belom svechenii, otrazhenie kotorogo beloj patinoj steletsja po gladi vod; nikto ne pishet molodykh venetsiantsev, balansirujuschikh na vysokoj korme gondoly, skolzjaschej po beskrajnim prostoram laguny v tot chas, kogda solntse dostiglo zenita i vse, chto ne okhvacheno ego slepjaschej lavinoj, sverkaet golubiznoj; nikto ne pishet ni strojnyj stan junoshej, ni ikh razvituju grud, balansirujuschuju v vozdukhe kak v rossypi akvamarinov jakhontovoe s lazuritom more pod ispolinskim birjuzovym kupolom nebes; nikto ne pishet molodykh venetsiantsev, balansirujuschikh na vysokoj korme gondoly, skolzjaschej po beskrajnim prostoram laguny v zakatnom solntse, vysvechivajuschem ikh bogatyrskuju silu, kak by parjaschuju v vozdukhe, napoennom aromatom lavandy i geliotropa, vdol uskolzajuschej linii gorizonta mezhdu nebom i morem, to sverkajuschikh rossypju ogranennykh kamnej – beschislennykh ametistov i birjuzy nebesnoj, to kak budto otlitykh iz gorjaschej medi s krapinami izumrudov i prozhilkami toj nastojchivoj, broskoj golubizny, kakoj otlichaetsja nezabudka. Nikto vsego etogo ne pishet, nikto, krome menja, ne zamechaet.
