У поэта Владимира Еременко редкий дар. Ни жить, ни писать бездумно он не умел. В этом смысле ставшая расхожей цитатой строка Баратынского "Все мысль да мысль! Художник бедный слова!" - о нем, о Володе. Только думать он привык сердцем, это не каждому дано. И еще одна немодная ныне ценность - острое ощущение совести и собственной принадлежности к истории, к тому потоку, который образуют люди, идя сквозь жизнь и исчезая там, вдалеке. Владимир Еременко, несомненно, принадлежал к душевно крупной породе человечества и со спокойной естественностью, без малейшего зазнайства, ощущал эту свою принадлежность. У него, при невероятной порой усложненности словесного ткачества, присутствует незыблемая, сущностная основа понимания мира. Суровая нить нравственного чувства прочно и не напоказ держит прихотливую материю его стиха. У него не почерпнутое из религиозной литературы, а врожденное ощущение явленного бессмертия. На чистом листе будущего для него зримо проступает отпечаток прошлого.
U poeta Vladimira Eremenko redkij dar. Ni zhit, ni pisat bezdumno on ne umel. V etom smysle stavshaja raskhozhej tsitatoj stroka Baratynskogo "Vse mysl da mysl! Khudozhnik bednyj slova!" - o nem, o Volode. Tolko dumat on privyk serdtsem, eto ne kazhdomu dano. I esche odna nemodnaja nyne tsennost - ostroe oschuschenie sovesti i sobstvennoj prinadlezhnosti k istorii, k tomu potoku, kotoryj obrazujut ljudi, idja skvoz zhizn i ischezaja tam, vdaleke. Vladimir Eremenko, nesomnenno, prinadlezhal k dushevno krupnoj porode chelovechestva i so spokojnoj estestvennostju, bez malejshego zaznajstva, oschuschal etu svoju prinadlezhnost. U nego, pri neverojatnoj poroj uslozhnennosti slovesnogo tkachestva, prisutstvuet nezyblemaja, suschnostnaja osnova ponimanija mira. Surovaja nit nravstvennogo chuvstva prochno i ne napokaz derzhit prikhotlivuju materiju ego stikha. U nego ne pocherpnutoe iz religioznoj literatury, a vrozhdennoe oschuschenie javlennogo bessmertija. Na chistom liste buduschego dlja nego zrimo prostupaet otpechatok proshlogo.
