В одной из книг Александр Етоев сказал о городе, и котором родился: «Живя почти безвылазно в нём, я сменил столько районов, улиц, домов, квартир, что город, весь целиком, стал моим вечным домом. Куда пи приду, на какую скамейку в каком угодно сквере, саду ни сяду, везде мне улыбаются тополя, садовые решётки, фонтаны, урны даже и фонари, чувствуют по мне своего, местного, послевоенного ленинградца, помнят меня мальчишкой, знают, что этот не нарисует свастику или бранное слово в подворотне или на стене дома». Отсюда и второе название книги — «Петербургские повести», да простит автору Гоголь такое откровенное воровство. Кто-то спросит наверняка: при чём же тогда Египет, он-то что делает на обложке? Да при том, что в те времена, о которых рассказывает писатель, «в Египет ходил трамвай — забирался на Египетский мост, немного медлил и проваливался за дома-пирамиды»...
V odnoj iz knig Aleksandr Etoev skazal o gorode, i kotorom rodilsja: «Zhivja pochti bezvylazno v njom, ja smenil stolko rajonov, ulits, domov, kvartir, chto gorod, ves tselikom, stal moim vechnym domom. Kuda pi pridu, na kakuju skamejku v kakom ugodno skvere, sadu ni sjadu, vezde mne ulybajutsja topolja, sadovye reshjotki, fontany, urny dazhe i fonari, chuvstvujut po mne svoego, mestnogo, poslevoennogo leningradtsa, pomnjat menja malchishkoj, znajut, chto etot ne narisuet svastiku ili brannoe slovo v podvorotne ili na stene doma». Otsjuda i vtoroe nazvanie knigi — «Peterburgskie povesti», da prostit avtoru Gogol takoe otkrovennoe vorovstvo. Kto-to sprosit navernjaka: pri chjom zhe togda Egipet, on-to chto delaet na oblozhke? Da pri tom, chto v te vremena, o kotorykh rasskazyvaet pisatel, «v Egipet khodil tramvaj — zabiralsja na Egipetskij most, nemnogo medlil i provalivalsja za doma-piramidy»...
