Режим письма, характерный для сталинского периода, - будь то художественные, публицистические, философско-теоретические, официально-идеологические или автобиографические тексты - несет на себе следы телесности, деформированной войнами, террором, голодом и масштабными административными манипуляциями. Предлагаемый в книге подход к этим текстам объединяет в себе решение двух взаимосвязанных герменевтических задач. Первая представляет собой попытку теоретического осмысления писательских и читательских стратегий в условиях сталинской биополитики. Вторая заключается в стремлении по-новому связать советскую интеллектуальную традицию с современным ей европейским теоретическим контекстом. Книга открывается и закрывается двумя эссе о слепоглухоте и советской слепоглухой писательнице Ольге Скороходовой. При этом слепоглухота рассматривается как аллегория сталинского письма в целом, а опыт самостоятельного изобретения "слепоглухого" языка - как пример преодоления этого режима письма.
Rezhim pisma, kharakternyj dlja stalinskogo perioda, - bud to khudozhestvennye, publitsisticheskie, filosofsko-teoreticheskie, ofitsialno-ideologicheskie ili avtobiograficheskie teksty - neset na sebe sledy telesnosti, deformirovannoj vojnami, terrorom, golodom i masshtabnymi administrativnymi manipuljatsijami. Predlagaemyj v knige podkhod k etim tekstam obedinjaet v sebe reshenie dvukh vzaimosvjazannykh germenevticheskikh zadach. Pervaja predstavljaet soboj popytku teoreticheskogo osmyslenija pisatelskikh i chitatelskikh strategij v uslovijakh stalinskoj biopolitiki. Vtoraja zakljuchaetsja v stremlenii po-novomu svjazat sovetskuju intellektualnuju traditsiju s sovremennym ej evropejskim teoreticheskim kontekstom. Kniga otkryvaetsja i zakryvaetsja dvumja esse o slepoglukhote i sovetskoj slepoglukhoj pisatelnitse Olge Skorokhodovoj. Pri etom slepoglukhota rassmatrivaetsja kak allegorija stalinskogo pisma v tselom, a opyt samostojatelnogo izobretenija "slepoglukhogo" jazyka - kak primer preodolenija etogo rezhima pisma.
