Александр Кнайфель (р.1943) — один изведущих современных композиторов. Его произведения исполняются на крупнейших международных фестивалях в Европе и Америке. В 1992 году состоялся первый монографический фестиваль его музыки во Франкфурте-на-Майне. Первым и единственным из российских музыкантов он был удостоен международной премии DAAD. В 1995 году Мстислав Ростропович осуществил мировую премьеру "Восьмой главы" (Canticum Canticorum) Александра Кнайфеля для храма, хоров и виолончели в Вашингтонском Национальном Соборе в присутствии многих тысяч слушателей.
Особый звуковой колорит этой пьесы создаётся необычайно высоким для мелодии регистром и непрерывной, единой педалью. Прозрачно-звонкий тембр звучания достигается мягко-расчлененным штрихом non legato в звучности pp-ppp, чутким прикосновением пальцев, как бы зацепляющих каждую клавишу. Выразительность мелодии, рождённой детскими интонациями, обогащается почти непрерывным лёгким перезвоном маленьких металлических бубенчиков (партия левой руки) — это может быть связка восточных бубенчиков, или рыболовных, или игрушечных, но непременно металлических, высоких, звонких. Их трепет, возникающий словно из звона разбивающейся ёлочной игрушки, неугасимо поддерживается, подобно свету горящей свечи.
Бубенчики звучат и соло, предваряя мелодию, в диалогах с её "паузами" и тишиной и завершая пьесу. Словесный текст служит ориентиром выразительного интонирования, как если бы он произносился реально.
В пьесе можно условно наметить две фазы. В первой из них в неспешном двухдольном движении из ключевого тона ре зарождается мотив мольбы, который становится интонационным зерном всей пьесы. Особую речевую выразительность придают мелодии ритмические смещения мотивов с сильной доли и смысловые паузы (вплоть до целого такта!). После соло бубенчиков мелодия звучит более повествовательно, распевно и приходит к относительному завершению на звуке соль ("…яже в слове и в деле…"). Вопросительный и ответно-успокаивающий характер этих фраз можно оттенить, закругляя и смягчая их окончания, подобно речевой интонации.
Во второй фазе пьесы мелодическое развитие постепенно становится взволнованным. Ключевой эпизод — "…яже во дни и в нощи, яже в уме и в помышлении…", с проникновенным квартовым ходом, а затем следует просветлённое успокоение. Столь же просветленно звучит неожиданно модулирующая за-ключительная фраза, с надеждой и верой завершающая "Рождение".
Осмысленное "произношение" на фортепиано речевых интонаций, вслушивание в постоянный контрапункт мелодии и перезвона бубенчиков помогут выразить сердечность высказывания, сохраняя его общий сдержанно-сосредоточенный тон.
COMMENTARY
The tremulous sound coloring of the piece is created by the register, uncommonly high for the melody, and the continuous, single pedal. The transparent-sonorous sound quality is achieved by the softly-disjointed non legato in a pp-ppp diapason, the sensitive touch of the fingers, as if interlocking onto each key. The expression of the melody, filled with child-like intonations, is enriched by the almost continuous gentle chime of small metal bells (left-hand part)–which may be a chain of Eastern bells, or of fishing or toy bells, but undoubtedly metal and sonorous high-pitch bells. Their tremor, emerging as if from the trembling resulting from the breaking of the (New Year) fir tree toy, is perpetually maintained, like the light from a burning candle.
The bells also ring solo, pre-echoing the melody, in dialogs with its ‘pauses’ and silence, and concluding the piece. The verbal text serves as a guide to expressive intonation, as if it had actually been spoken.
Two phases can be provisionally noted in the piece. In the first, in the unhurried duple movement, from the D arises a prayer motif, which becomes the melodic grain of the entire piece. Rhythmical changes of motifs with a strong beat and conceptual pauses (up to an entire bar!) add special speech expression to the melody. After the bells’ solo the melody sounds more narrative, chant-like and leads to a relative conclusion on the G sound. The questioning and response-soothing nature of these phrases may be picked out, rounding and softening their endings, like speech intonation.
In the second phase of the piece, the melodic development gradually becomes agitated. The key episode, with a profound quartal step, followed by a transfigured peace. The unexpectedly modulatory conclusive phrase, which ends Nativity with hope and faith, sounds equally transfigured.
The meaningful piano ‘pronunciation’ of speech intonations, listening in to the constant counterpoint of the melody and the chime of the bells will help to express a warmth of expression, maintaining a general discreetly concentrated tone.
COMMENTARY
The tremulous sound coloring of the piece is created by the register, uncommonly high for the melody, and the continuous, single pedal. The transparent-sonorous sound quality is achieved by the softly-disjointed non legato in a рр–ррр diapason, the sensitive touch of the fingers, as if interlocking onto each key. The expression of the melody, filled with child-like intonations, is enriched by the almost continuous gentle chime of small metal bells (left-hand part)–which may be a chain of Eastern bells, or of fishing or toy bells, but undoubtedly metal and sonorous high-pitch bells. Their tremor, emerging as if from the trembling resulting from the breaking of the (New Year) fir tree toy, is perpetually maintained, like the light from a burning candle.
The bells also ring solo, pre-echoing the melody, in dialogs with its ‘pauses’ and silence, and concluding the piece. The verbal text serves as a guide to expressive intonation, as if it had actually been spoken.
Two phases can be provisionally noted in the piece. In the first, in the unhurried duple movement, from the D arises a prayer motif, which becomes the melodic grain of the entire piece. Rhythmical changes of motifs with a strong beat and conceptual pauses (up to an entire bar!) add special speech expression to the melody. After the bells’ solo the melody sounds more narrative, chant-like and leads to a relative conclusion on the G sound. The questioning and response-soothing nature of these phrases may be picked out, rounding and softening their endings, like speech intonation.
In the second phase of the piece, the melodic development gradually becomes agitated. The key episode, with a profound quartal step, followed by a transfigured peace. The unexpectedly modulatory conclusive phrase, which ends Nativity with hope and faith, sounds equally transfigured.
The meaningful piano ‘pronunciation’ of speech intonations, listening in to the constant counterpoint of the melody and the chime of the bells will help to express a warmth of expression, maintaining a general discreetly concentrated tone.
Aleksandr Knajfel (r.1943) — odin izveduschikh sovremennykh kompozitorov. Ego proizvedenija ispolnjajutsja na krupnejshikh mezhdunarodnykh festivaljakh v Evrope i Amerike. V 1992 godu sostojalsja pervyj monograficheskij festival ego muzyki vo Frankfurte-na-Majne. Pervym i edinstvennym iz rossijskikh muzykantov on byl udostoen mezhdunarodnoj premii DAAD. V 1995 godu Mstislav Rostropovich osuschestvil mirovuju premeru "Vosmoj glavy" (Canticum Canticorum) Aleksandra Knajfelja dlja khrama, khorov i violoncheli v Vashingtonskom Natsionalnom Sobore v prisutstvii mnogikh tysjach slushatelej.
Osobyj zvukovoj kolorit etoj pesy sozdajotsja neobychajno vysokim dlja melodii registrom i nepreryvnoj, edinoj pedalju. Prozrachno-zvonkij tembr zvuchanija dostigaetsja mjagko-raschlenennym shtrikhom non legato v zvuchnosti pp-ppp, chutkim prikosnoveniem paltsev, kak by zatsepljajuschikh kazhduju klavishu. Vyrazitelnost melodii, rozhdjonnoj detskimi intonatsijami, obogaschaetsja pochti nepreryvnym ljogkim perezvonom malenkikh metallicheskikh bubenchikov (partija levoj ruki) — eto mozhet byt svjazka vostochnykh bubenchikov, ili rybolovnykh, ili igrushechnykh, no nepremenno metallicheskikh, vysokikh, zvonkikh. Ikh trepet, voznikajuschij slovno iz zvona razbivajuschejsja jolochnoj igrushki, neugasimo podderzhivaetsja, podobno svetu gorjaschej svechi.
Bubenchiki zvuchat i solo, predvarjaja melodiju, v dialogakh s ejo "pauzami" i tishinoj i zavershaja pesu. Slovesnyj tekst sluzhit orientirom vyrazitelnogo intonirovanija, kak esli by on proiznosilsja realno.
V pese mozhno uslovno nametit dve fazy. V pervoj iz nikh v nespeshnom dvukhdolnom dvizhenii iz kljuchevogo tona re zarozhdaetsja motiv molby, kotoryj stanovitsja intonatsionnym zernom vsej pesy. Osobuju rechevuju vyrazitelnost pridajut melodii ritmicheskie smeschenija motivov s silnoj doli i smyslovye pauzy (vplot do tselogo takta!). Posle solo bubenchikov melodija zvuchit bolee povestvovatelno, raspevno i prikhodit k otnositelnomu zaversheniju na zvuke sol ("…jazhe v slove i v dele…"). Voprositelnyj i otvetno-uspokaivajuschij kharakter etikh fraz mozhno ottenit, zakrugljaja i smjagchaja ikh okonchanija, podobno rechevoj intonatsii.
Vo vtoroj faze pesy melodicheskoe razvitie postepenno stanovitsja vzvolnovannym. Kljuchevoj epizod — "…jazhe vo dni i v noschi, jazhe v ume i v pomyshlenii…", s proniknovennym kvartovym khodom, a zatem sleduet prosvetljonnoe uspokoenie. Stol zhe prosvetlenno zvuchit neozhidanno modulirujuschaja za-kljuchitelnaja fraza, s nadezhdoj i veroj zavershajuschaja "Rozhdenie".
Osmyslennoe "proiznoshenie" na fortepiano rechevykh intonatsij, vslushivanie v postojannyj kontrapunkt melodii i perezvona bubenchikov pomogut vyrazit serdechnost vyskazyvanija, sokhranjaja ego obschij sderzhanno-sosredotochennyj ton.
