"Вот читаешь, к примеру, какие-то тексты. И видишь, что у одного автора мысли в тексте бредут, как колонны военнопленных по сгоревшей столице империи.
У другого же текст как заседание трибунала где-то под Падуей, в году, скажем, 1567. Все очень дисциплинированно, но с огоньком таким.
У третьего - ежата бегут за зайчатами.
У четвертого мысль одна, но он ее так гоняет шваброй по подвалу, что за облезлой и не уследишь.
Пятый химичит, смешивает то одно, то другое, и зеленый ассистент волочит по кафелю за ноги предыдущего дегустатора.
Шестой дрессирует визжащие соображения в клетке.
Седьмой ведет в ночи протокол допроса целого табора цыган, подпевая у пестрых кибиток наиболее удачным формулировкам.
У кого как, короче говоря.
А у меня шапито на пустынном берегу, я дубасю в барабан, не очень тактично прижимая к поясу свободной рукой чумазую мальвину, холодный песчаный ветер с холмов рвет ленты и шарики".
"Vot chitaesh, k primeru, kakie-to teksty. I vidish, chto u odnogo avtora mysli v tekste bredut, kak kolonny voennoplennykh po sgorevshej stolitse imperii.
U drugogo zhe tekst kak zasedanie tribunala gde-to pod Paduej, v godu, skazhem, 1567. Vse ochen distsiplinirovanno, no s ogonkom takim.
U tretego - ezhata begut za zajchatami.
U chetvertogo mysl odna, no on ee tak gonjaet shvabroj po podvalu, chto za oblezloj i ne usledish.
Pjatyj khimichit, smeshivaet to odno, to drugoe, i zelenyj assistent volochit po kafelju za nogi predyduschego degustatora.
Shestoj dressiruet vizzhaschie soobrazhenija v kletke.
Sedmoj vedet v nochi protokol doprosa tselogo tabora tsygan, podpevaja u pestrykh kibitok naibolee udachnym formulirovkam.
U kogo kak, koroche govorja.
A u menja shapito na pustynnom beregu, ja dubasju v baraban, ne ochen taktichno prizhimaja k pojasu svobodnoj rukoj chumazuju malvinu, kholodnyj peschanyj veter s kholmov rvet lenty i shariki".
