Гончарова угадать непросто. Он не любил афишировать свою личность. И врожденная скромность препятствовала, и провинциальное происхождение сказывалось, и скрытность характера, болезненная подозрительность накладывали отпечаток. В нем не было тургеневской яркости, деятельного темперамента Некрасова, толстовской дерзости, горящего взгляда Достоевского. Он был мягок и уравновешен на людях, придерживался правил светского этикета, ценил воспитанность и культуру. А еще был щепетилен и мнителен. Осторожен. Пожалуй, даже робок - в отношениях с начальством, в обхождении с дамами, в образе жизни. "Застрельщиком" и "жертвой" Гончаров не был - в отличие от своего ровесника Герцена и однокурсника Лермонтова, - но "передовым воином" был: в борьбе с унынием, ленью, малодушием, нравственной усталостью, безразличием, распущенностью и бездельем - и был победителем.
Goncharova ugadat neprosto. On ne ljubil afishirovat svoju lichnost. I vrozhdennaja skromnost prepjatstvovala, i provintsialnoe proiskhozhdenie skazyvalos, i skrytnost kharaktera, boleznennaja podozritelnost nakladyvali otpechatok. V nem ne bylo turgenevskoj jarkosti, dejatelnogo temperamenta Nekrasova, tolstovskoj derzosti, gorjaschego vzgljada Dostoevskogo. On byl mjagok i uravnoveshen na ljudjakh, priderzhivalsja pravil svetskogo etiketa, tsenil vospitannost i kulturu. A esche byl schepetilen i mnitelen. Ostorozhen. Pozhaluj, dazhe robok - v otnoshenijakh s nachalstvom, v obkhozhdenii s damami, v obraze zhizni. "Zastrelschikom" i "zhertvoj" Goncharov ne byl - v otlichie ot svoego rovesnika Gertsena i odnokursnika Lermontova, - no "peredovym voinom" byl: v borbe s unyniem, lenju, malodushiem, nravstvennoj ustalostju, bezrazlichiem, raspuschennostju i bezdelem - i byl pobeditelem.
