Польская литература XX века стоит на трех китах: Гомбрович, Мрожек и Лем. Первый русскому читателю почти не известен, за вторым закрепилась репутация 'славянского Беккета', последний проходит в литературной 'табели о рангах' под непрестижным титулом 'фантаст'. Между тем, именно роман Станислава Лема вдохновил другого 'фантаста' - Андрея Тарковского на, возможно, самую знаменитую картину. Именно Лем первым поставил вопрос о нравственности науки, и было это за тридцать лет до того, как заблеяла овечка Долли. Фантастики в книгах Лема не больше, чем у Кортасара или Маркеса. В России к его книгам не нужен комментарий, мы и так смеемся и плачем в нужных местах.
Polskaja literatura XX veka stoit na trekh kitakh: Gombrovich, Mrozhek i Lem. Pervyj russkomu chitatelju pochti ne izvesten, za vtorym zakrepilas reputatsija 'slavjanskogo Bekketa', poslednij prokhodit v literaturnoj 'tabeli o rangakh' pod neprestizhnym titulom 'fantast'. Mezhdu tem, imenno roman Stanislava Lema vdokhnovil drugogo 'fantasta' - Andreja Tarkovskogo na, vozmozhno, samuju znamenituju kartinu. Imenno Lem pervym postavil vopros o nravstvennosti nauki, i bylo eto za tridtsat let do togo, kak zablejala ovechka Dolli. Fantastiki v knigakh Lema ne bolshe, chem u Kortasara ili Markesa. V Rossii k ego knigam ne nuzhen kommentarij, my i tak smeemsja i plachem v nuzhnykh mestakh.
