Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. "Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, - вспоминал Л.Пантелеев, - и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. "Ах, что ты! Что ты! - воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. - Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее... Слава!".
Ni odin pisatel ne mozhet byt ravnodushen k slave. "Pomnju, zashel u nas so Shvartsem kak-to razgovor o slave, - vspominal L.Panteleev, - i ja skazal, chto nikogda ne iskal ee, chto ona, verojatno, tolko meshala by mne. "Akh, chto ty! Chto ty! - voskliknul Evgenij Lvovich s kakoj-to zastenchivoj i vmeste s tem vostorzhennoj ulybkoj. - Kak ty mozhesh tak govorit! Chto mozhet byt prekrasnee... Slava!".
