В издательстве "Русская культура" вышла новая книга известного собирателя и хранителя русского искусства французского слависта Ренэ Герра "О русских - по-русски"
Ренэ Герра помогает нам оценить единство русского мира как историко-географического пространства. Автор впервые публикует уникальные документы русской культуры в изгнании. Предлагаем вашему вниманию небольшой фрагмент новой книги.
"Лица России, лики России... Реакцией на изгнание русских творческих людей стал их внутренний протест против ассимиляции. Даже прожив в эмиграции тридцать, сорок, пятьдесят лет, они оставались русскими до мозга костей, они провозглашали себя русскими. За счет этой уникальной способности во что бы то ни стало хранить Россию, память о ней в своей душе они продолжали творить здесь, на чужбине. Я бы даже сказал - они творили чудеса.
Воспитание, образованность, эрудиция были у них исключительные. Практически все эмигранты знали наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, Ахматовой, Блока... Мой друг, художник Бушен, наизусть знал роман в стихах "Евгений Онегин", и не он один.
На закате первой эмиграции я съездил в Швейцарию в 1982 году, чтобы встретиться в Монтре с вдовой Владимира Набокова Верой Евсеевной. Моя цель была кое-что выяснить по поводу нашумевшей книги Агеева "Роман с кокаином", которую перевела на французский язык моя добрая знакомая Лидия Швейцер. Поводом к разговору была глупая и бесславная попытка Никиты Струве приписать авторство Владимиру Набокову. Но мы говорили не только об этом: так, например, разговор вдруг коснулся русской поэзии. Каково же было мое удивление, когда Вера Евсеевна, дама уже пожилая, стала мне цитировать по памяти многих эмигрантских поэтов - и даже из числа тех, кто не был на слуху. Я был поражен и тронут, потому что читала она стихи людей, которых я знал лично: Ирину Одоевцеву, Георгия Адамовича, Юрия Терапиано, Бориса Заковича... Все наизусть! Такая эрудиция, такой уровень. Какие глубокие знания, какая культура! Среди старой русской интеллигенции таких было немало: как моя учительница - поэтесса Екатерина Леонидовна Таубер, которая тоже прекрасно знала и декламировала стихи Блока, Ахматовой, Ходасевича, Бунина...
Вычислить и выделить в толпе европейцев тех, с кем общался я долгое время - моих друзей из числа старой эмиграции, было невозможно. Другой типаж, таких уж нет. Я не случайно пишу во всех своих книгах - посмотрите на фотографии. Посмотрите на Бунина, на Зайцева, на Шаршуна, взгляните на потрясающее лицо Андреенко, которое меня завораживает. Конечно, что-то в них было восточное. И что с того? ..
В эмиграции русских объединяла беда, общая судьба, и если кто-то из эмигрантов приезжал в Париж из Белграда или Праги, а рядом заговаривали по-русски, они радовались, осознавая свою принадлежность к потерянной России.
Их манера держаться удивляла многих: они были не просто вежливы, они были учтивы - и с посторонними, и в отношениях друг с другом. Если какой-то человек, француз например (я говорю не только о себе), интересовался русской культурой и дореволюционной Россией, они были готовы общаться и отвечать на любые вопросы. Но жизнь их не баловала таким интересом, прежде всего потому, что они оказались в лагере побежденных...
...В семейном кругу в среде русской эмиграции женщина часто играла главную роль: она не только вела хозяйство, но и деньги зарабатывала, и отношение к женщине в эмигрантской семье складывалось уважительное, даже когда у нее не было детей в силу определенных обстоятельств. Детей в семьях русских эмигрантов было немного, и это еще одна драма эмиграции. У Буниных детей не было. Ремизовы странным образом оставили дочку в России и спохватились уже в конце Второй мировой войны. У Шмелева трагически погиб единственный сын. У Таубер, у Терапиано и его супруги тоже не было детей. У Бориса Зайцева была дочь. Бездетной была пара знаменитых артистов - Вера Греч и Поликарп Павлов; мой друг Сергей Александрович Гурейкин, штабс-капитан, актер и шофер такси, тоже не имел детей. Как и его сосед - Иван Иванович Бобарыков, тоже работавший за рулем. Другая мне знакомая пара - Александр Александрович Гривцов, бывший дипломат и тоже шофер, и известная поэтесса Горская, член правления Союза русских писателей и журналистов, тоже были бездетны.
Обобщая, замечу о своем наблюдении: мне кажется, они при любых обстоятельствах осознавали свое зыбкое положение апатридов. Им всегда хотелось - и я считаю это важным моментом - дать окружающим достойное представление о русских, о русском человеке...
Во Франции эмигрантами был создан замкнутый на себе русский мир - обособленный, закрытый, по сути своей - огромная русская община. Аристократия потихоньку вымирала. Конец эпохи - конец рода.
Русские эмигранты, которых я знал, так и считали, что все произошедшее с ними - безобразие, недоразумение. Россия была их верой, а ее у них отняли. И многие растерялись. Здесь им на помощь пришло русское православие: они находили себя, когда приходили в русскую православную церковь.
Церкви были для них как островки надежды, церковь помогала многим преодолевать тяготы эмигрантской жизни. Стержень русскости в рассеянии - безусловно, церковь. Это было место встреч даже для неверующих: люди ходили туда по воскресеньям почти как в светский салон - чтобы пообщаться. На праздники, на Пасху - в Ницце, в Каннах, в Париже. При каждой церкви - библиотека, где можно было найти не только церковную, но и вполне светскую литературу. Это был такой клуб в хорошем смысле слова, и они чувствовали себя в церкви как дома. Службы, молитвы и песнопения на старославянском языке, задушевные беседы на паперти, в саду...
И потом - это ведь молодость! Для любого человека любой национальности, когда он стареет, все эти вещи приобретают особый смысл: "Россия, которую мы потеряли..." Только в XV округе Парижа было четыре русских церкви, и в одной из них - в церкви Серафима Саровского на улице Лекурб, я познакомился в 1964 году со своей женой...".
Опубликовано в РГ (Федеральный выпуск) N6680 от 22 мая 2015 г.
V izdatelstve "Russkaja kultura" vyshla novaja kniga izvestnogo sobiratelja i khranitelja russkogo iskusstva frantsuzskogo slavista Rene Gerra "O russkikh - po-russki"
Rene Gerra pomogaet nam otsenit edinstvo russkogo mira kak istoriko-geograficheskogo prostranstva. Avtor vpervye publikuet unikalnye dokumenty russkoj kultury v izgnanii. Predlagaem vashemu vnimaniju nebolshoj fragment novoj knigi.
"Litsa Rossii, liki Rossii... Reaktsiej na izgnanie russkikh tvorcheskikh ljudej stal ikh vnutrennij protest protiv assimiljatsii. Dazhe prozhiv v emigratsii tridtsat, sorok, pjatdesjat let, oni ostavalis russkimi do mozga kostej, oni provozglashali sebja russkimi. Za schet etoj unikalnoj sposobnosti vo chto by to ni stalo khranit Rossiju, pamjat o nej v svoej dushe oni prodolzhali tvorit zdes, na chuzhbine. Ja by dazhe skazal - oni tvorili chudesa.
Vospitanie, obrazovannost, eruditsija byli u nikh iskljuchitelnye. Prakticheski vse emigranty znali naizust stikhi Pushkina, Lermontova, Akhmatovoj, Bloka... Moj drug, khudozhnik Bushen, naizust znal roman v stikhakh "Evgenij Onegin", i ne on odin.
Na zakate pervoj emigratsii ja sezdil v Shvejtsariju v 1982 godu, chtoby vstretitsja v Montre s vdovoj Vladimira Nabokova Veroj Evseevnoj. Moja tsel byla koe-chto vyjasnit po povodu nashumevshej knigi Ageeva "Roman s kokainom", kotoruju perevela na frantsuzskij jazyk moja dobraja znakomaja Lidija Shvejtser. Povodom k razgovoru byla glupaja i besslavnaja popytka Nikity Struve pripisat avtorstvo Vladimiru Nabokovu. No my govorili ne tolko ob etom: tak, naprimer, razgovor vdrug kosnulsja russkoj poezii. Kakovo zhe bylo moe udivlenie, kogda Vera Evseevna, dama uzhe pozhilaja, stala mne tsitirovat po pamjati mnogikh emigrantskikh poetov - i dazhe iz chisla tekh, kto ne byl na slukhu. Ja byl porazhen i tronut, potomu chto chitala ona stikhi ljudej, kotorykh ja znal lichno: Irinu Odoevtsevu, Georgija Adamovicha, Jurija Terapiano, Borisa Zakovicha... Vse naizust! Takaja eruditsija, takoj uroven. Kakie glubokie znanija, kakaja kultura! Sredi staroj russkoj intelligentsii takikh bylo nemalo: kak moja uchitelnitsa - poetessa Ekaterina Leonidovna Tauber, kotoraja tozhe prekrasno znala i deklamirovala stikhi Bloka, Akhmatovoj, Khodasevicha, Bunina...
Vychislit i vydelit v tolpe evropejtsev tekh, s kem obschalsja ja dolgoe vremja - moikh druzej iz chisla staroj emigratsii, bylo nevozmozhno. Drugoj tipazh, takikh uzh net. Ja ne sluchajno pishu vo vsekh svoikh knigakh - posmotrite na fotografii. Posmotrite na Bunina, na Zajtseva, na Sharshuna, vzgljanite na potrjasajuschee litso Andreenko, kotoroe menja zavorazhivaet. Konechno, chto-to v nikh bylo vostochnoe. I chto s togo? ..
V emigratsii russkikh obedinjala beda, obschaja sudba, i esli kto-to iz emigrantov priezzhal v Parizh iz Belgrada ili Pragi, a rjadom zagovarivali po-russki, oni radovalis, osoznavaja svoju prinadlezhnost k poterjannoj Rossii.
Ikh manera derzhatsja udivljala mnogikh: oni byli ne prosto vezhlivy, oni byli uchtivy - i s postoronnimi, i v otnoshenijakh drug s drugom. Esli kakoj-to chelovek, frantsuz naprimer (ja govorju ne tolko o sebe), interesovalsja russkoj kulturoj i dorevoljutsionnoj Rossiej, oni byli gotovy obschatsja i otvechat na ljubye voprosy. No zhizn ikh ne balovala takim interesom, prezhde vsego potomu, chto oni okazalis v lagere pobezhdennykh...
...V semejnom krugu v srede russkoj emigratsii zhenschina chasto igrala glavnuju rol: ona ne tolko vela khozjajstvo, no i dengi zarabatyvala, i otnoshenie k zhenschine v emigrantskoj seme skladyvalos uvazhitelnoe, dazhe kogda u nee ne bylo detej v silu opredelennykh obstojatelstv. Detej v semjakh russkikh emigrantov bylo nemnogo, i eto esche odna drama emigratsii. U Buninykh detej ne bylo. Remizovy strannym obrazom ostavili dochku v Rossii i spokhvatilis uzhe v kontse Vtoroj mirovoj vojny. U Shmeleva tragicheski pogib edinstvennyj syn. U Tauber, u Terapiano i ego suprugi tozhe ne bylo detej. U Borisa Zajtseva byla doch. Bezdetnoj byla para znamenitykh artistov - Vera Grech i Polikarp Pavlov; moj drug Sergej Aleksandrovich Gurejkin, shtabs-kapitan, akter i shofer taksi, tozhe ne imel detej. Kak i ego sosed - Ivan Ivanovich Bobarykov, tozhe rabotavshij za rulem. Drugaja mne znakomaja para - Aleksandr Aleksandrovich Grivtsov, byvshij diplomat i tozhe shofer, i izvestnaja poetessa Gorskaja, chlen pravlenija Sojuza russkikh pisatelej i zhurnalistov, tozhe byli bezdetny.
Obobschaja, zamechu o svoem nabljudenii: mne kazhetsja, oni pri ljubykh obstojatelstvakh osoznavali svoe zybkoe polozhenie apatridov. Im vsegda khotelos - i ja schitaju eto vazhnym momentom - dat okruzhajuschim dostojnoe predstavlenie o russkikh, o russkom cheloveke...
Vo Frantsii emigrantami byl sozdan zamknutyj na sebe russkij mir - obosoblennyj, zakrytyj, po suti svoej - ogromnaja russkaja obschina. Aristokratija potikhonku vymirala. Konets epokhi - konets roda.
Russkie emigranty, kotorykh ja znal, tak i schitali, chto vse proizoshedshee s nimi - bezobrazie, nedorazumenie. Rossija byla ikh veroj, a ee u nikh otnjali. I mnogie rasterjalis. Zdes im na pomosch prishlo russkoe pravoslavie: oni nakhodili sebja, kogda prikhodili v russkuju pravoslavnuju tserkov.
Tserkvi byli dlja nikh kak ostrovki nadezhdy, tserkov pomogala mnogim preodolevat tjagoty emigrantskoj zhizni. Sterzhen russkosti v rassejanii - bezuslovno, tserkov. Eto bylo mesto vstrech dazhe dlja neverujuschikh: ljudi khodili tuda po voskresenjam pochti kak v svetskij salon - chtoby poobschatsja. Na prazdniki, na Paskhu - v Nitstse, v Kannakh, v Parizhe. Pri kazhdoj tserkvi - biblioteka, gde mozhno bylo najti ne tolko tserkovnuju, no i vpolne svetskuju literaturu. Eto byl takoj klub v khoroshem smysle slova, i oni chuvstvovali sebja v tserkvi kak doma. Sluzhby, molitvy i pesnopenija na staroslavjanskom jazyke, zadushevnye besedy na paperti, v sadu...
I potom - eto ved molodost! Dlja ljubogo cheloveka ljuboj natsionalnosti, kogda on stareet, vse eti veschi priobretajut osobyj smysl: "Rossija, kotoruju my poterjali..." Tolko v XV okruge Parizha bylo chetyre russkikh tserkvi, i v odnoj iz nikh - v tserkvi Serafima Sarovskogo na ulitse Lekurb, ja poznakomilsja v 1964 godu so svoej zhenoj...".
Opublikovano v RG (Federalnyj vypusk) N6680 ot 22 maja 2015 g.
