Шесть долгих лет тянулись мучения маленькой Донны. Мачеха нагружала ее работой, избивала, морила голодом, "сдавала в аренду" своим дружкам-извращенцам. И все это время родной отец как будто не замечал ни болезненной худобы дочери, ни синяков, ни страха в ее глазах. Он предпочитал не вмешиваться, не видеть, не знать. Разве не равносильно это молчаливое попустительство самому преступлению против детства?
Shest dolgikh let tjanulis muchenija malenkoj Donny. Machekha nagruzhala ee rabotoj, izbivala, morila golodom, "sdavala v arendu" svoim druzhkam-izvraschentsam. I vse eto vremja rodnoj otets kak budto ne zamechal ni boleznennoj khudoby docheri, ni sinjakov, ni strakha v ee glazakh. On predpochital ne vmeshivatsja, ne videt, ne znat. Razve ne ravnosilno eto molchalivoe popustitelstvo samomu prestupleniju protiv detstva?
