Поэт, погибший в Гражданскую войну: трагичная, но вроде бы не удивительная участь. В жестоком противостоянии начала 1920-х годов могли иметь место и несправедливость, и ошибка, и классовая месть. Однако в судьбе Николая Гумилёва есть нечто неуловимое, выходящее за рамки повседневности той эпохи. Дело не в человеческой ситуации, приведшей к расстрельному приговору, не в масштабе таланта погибшего поэта. Складывается ощущение, что он, мужественный путешественник и доброволец Первой мировой, предчувствовал гибель и, может быть, принимал это как свою неотвратимую, рыцарственную и жертвенную миссию. Он всегда отстаивал ясность поэтического слова; но непостижимой тайны исполнены строки из его последней киши "Огненный Столп": "Я - угрюмый и упрямый зодчий Храма, восстающего во мгле..."
Poet, pogibshij v Grazhdanskuju vojnu: tragichnaja, no vrode by ne udivitelnaja uchast. V zhestokom protivostojanii nachala 1920-kh godov mogli imet mesto i nespravedlivost, i oshibka, i klassovaja mest. Odnako v sudbe Nikolaja Gumiljova est nechto neulovimoe, vykhodjaschee za ramki povsednevnosti toj epokhi. Delo ne v chelovecheskoj situatsii, privedshej k rasstrelnomu prigovoru, ne v masshtabe talanta pogibshego poeta. Skladyvaetsja oschuschenie, chto on, muzhestvennyj puteshestvennik i dobrovolets Pervoj mirovoj, predchuvstvoval gibel i, mozhet byt, prinimal eto kak svoju neotvratimuju, rytsarstvennuju i zhertvennuju missiju. On vsegda otstaival jasnost poeticheskogo slova; no nepostizhimoj tajny ispolneny stroki iz ego poslednej kishi "Ognennyj Stolp": "Ja - ugrjumyj i uprjamyj zodchij Khrama, vosstajuschego vo mgle..."
