Сегодня, когда остались позади прижизненные полузапреты, отшумели скороспелые посмертные восхваления и наступил период культурной канонизации Владимира Высоцкого как всенародного барда и столь же всенародно любимого актера, становится очевидной уникальность его феномена, который и спустя десятилетия не поддается "присвоению", превращению в "крепко сбитый литой монумент", а продолжает существовать обособленно, следовать "своей колеей" - "без страховки", "назло канатам, тросам, проводам", за линией "красных флажков". Эта обособленность, отдельность, несводимость к расхожим формулам и проторенным тропам (которая и делает автора по-настоящему живым), как ни парадоксально, сочетается с его необыкновенной восприимчивостью к другим творческим голосам, к образному строю высокой поэзии и прозаизмам обыденной речи, с открытостью всевозможным стилям и жанрам, темам и на строениям, стихотворным размерам и лирическим амплуа. Обостренное - до оголения нервов - чувство жизненной и поэтической правды, абсолютный слух, отвергающий любую фальшивую интонацию, неимоверное разнообразие ролей, не сыгранных на сцене и в кино, но прожитых в песнях и стихах, - всю эту полифонию смыслов и образов вместили страницы на стоящей книги.
Segodnja, kogda ostalis pozadi prizhiznennye poluzaprety, otshumeli skorospelye posmertnye voskhvalenija i nastupil period kulturnoj kanonizatsii Vladimira Vysotskogo kak vsenarodnogo barda i stol zhe vsenarodno ljubimogo aktera, stanovitsja ochevidnoj unikalnost ego fenomena, kotoryj i spustja desjatiletija ne poddaetsja "prisvoeniju", prevrascheniju v "krepko sbityj litoj monument", a prodolzhaet suschestvovat obosoblenno, sledovat "svoej koleej" - "bez strakhovki", "nazlo kanatam, trosam, provodam", za liniej "krasnykh flazhkov". Eta obosoblennost, otdelnost, nesvodimost k raskhozhim formulam i protorennym tropam (kotoraja i delaet avtora po-nastojaschemu zhivym), kak ni paradoksalno, sochetaetsja s ego neobyknovennoj vospriimchivostju k drugim tvorcheskim golosam, k obraznomu stroju vysokoj poezii i prozaizmam obydennoj rechi, s otkrytostju vsevozmozhnym stiljam i zhanram, temam i na stroenijam, stikhotvornym razmeram i liricheskim amplua. Obostrennoe - do ogolenija nervov - chuvstvo zhiznennoj i poeticheskoj pravdy, absoljutnyj slukh, otvergajuschij ljubuju falshivuju intonatsiju, neimovernoe raznoobrazie rolej, ne sygrannykh na stsene i v kino, no prozhitykh v pesnjakh i stikhakh, - vsju etu polifoniju smyslov i obrazov vmestili stranitsy na stojaschej knigi.
