"Я убит подо Ржевом..." - так начинается, наверное, самое трагическое, горькое и пронзительное из фронтовых стихотворений. Красная Армия потеряла в Ржевской битве до двух миллионов человек - больше, чем в Сталинграде! - недаром историки считают ее "крупнейшим поражением Жукова", а ветераны прозвали "прорвой", "бойней", "РЖЕВСКОЙ МЯСОРУБКОЙ". Борис Горбачевский прошел через все круги этого ада, выжив там, где шансы уцелеть были близки к нулю, - чтобы рассказать всю правду об одном из самых долгих и кровавых сражений Великой Отечественной:
"Взрывы, осколки и пули разметали солдатские цепи, рвут на куски живых и мертвых. Как люди способны такое выдержать? Как уберечься в этом аду? Грохот боя заглушает отчаянные крики раненых; санитары, рискуя собой, мечутся под стеной шквального огня, стаскивают искалеченных, окровавленных бойцов в ближайшие воронки. В гуле и свисте снарядов мы перестаем узнавать друг друга. Побледневшие лица, сжатые губы. Кто-то плачет на бегу, и слезы, перемешанные с потом и грязью, текут по лицу, слепя глаза. Кто-то пытается перекреститься, с мольбой глядя в небо. Кто-то зовет какую-то Маруську..."
"Ja ubit podo Rzhevom..." - tak nachinaetsja, navernoe, samoe tragicheskoe, gorkoe i pronzitelnoe iz frontovykh stikhotvorenij. Krasnaja Armija poterjala v Rzhevskoj bitve do dvukh millionov chelovek - bolshe, chem v Stalingrade! - nedarom istoriki schitajut ee "krupnejshim porazheniem Zhukova", a veterany prozvali "prorvoj", "bojnej", "RZHEVSKOJ MJASORUBKOJ". Boris Gorbachevskij proshel cherez vse krugi etogo ada, vyzhiv tam, gde shansy utselet byli blizki k nulju, - chtoby rasskazat vsju pravdu ob odnom iz samykh dolgikh i krovavykh srazhenij Velikoj Otechestvennoj:
"Vzryvy, oskolki i puli razmetali soldatskie tsepi, rvut na kuski zhivykh i mertvykh. Kak ljudi sposobny takoe vyderzhat? Kak uberechsja v etom adu? Grokhot boja zaglushaet otchajannye kriki ranenykh; sanitary, riskuja soboj, mechutsja pod stenoj shkvalnogo ognja, staskivajut iskalechennykh, okrovavlennykh bojtsov v blizhajshie voronki. V gule i sviste snarjadov my perestaem uznavat drug druga. Poblednevshie litsa, szhatye guby. Kto-to plachet na begu, i slezy, peremeshannye s potom i grjazju, tekut po litsu, slepja glaza. Kto-to pytaetsja perekrestitsja, s molboj gljadja v nebo. Kto-to zovet kakuju-to Marusku..."
