Сколько ни живи, никак не избавишься от изумления перед этой самой жизнью. Я не вкладываю в слово "изумление" непременно положительный смысл, наоборот, с годами он становится все более отрицательным. Получается, все, перед чем ты в юности благоговел: искусство, любовь, преданность дружбе...ну, и так далее - по программе внеклассного чтения и опытов первой влюбленности, - все это как бы чертеж, предварительный набросок, по которому твердая рука безжалостной жизни начинает делать пометки и писать на полях скептические, а порой и издевательские примечания. И в конце концов, этот чертеж, этот испакощенный листок та же самая рука сминает и выбрасывает в мусорную корзину. Или растапливает им огонек в чужой печке. В сущности, это - правило, за редким исключением...
Но почему тогда бьется и по-прежнему замирает сердце, стоит повеять весне - неважно какой, сорок пятой или семьдесят второй? Почему так дороги чьи-то шаги, уже не очень и твердые? Почему самой большой...
Skolko ni zhivi, nikak ne izbavishsja ot izumlenija pered etoj samoj zhiznju. Ja ne vkladyvaju v slovo "izumlenie" nepremenno polozhitelnyj smysl, naoborot, s godami on stanovitsja vse bolee otritsatelnym. Poluchaetsja, vse, pered chem ty v junosti blagogovel: iskusstvo, ljubov, predannost druzhbe...nu, i tak dalee - po programme vneklassnogo chtenija i opytov pervoj vljublennosti, - vse eto kak by chertezh, predvaritelnyj nabrosok, po kotoromu tverdaja ruka bezzhalostnoj zhizni nachinaet delat pometki i pisat na poljakh skepticheskie, a poroj i izdevatelskie primechanija. I v kontse kontsov, etot chertezh, etot ispakoschennyj listok ta zhe samaja ruka sminaet i vybrasyvaet v musornuju korzinu. Ili rastaplivaet im ogonek v chuzhoj pechke. V suschnosti, eto - pravilo, za redkim iskljucheniem...
No pochemu togda betsja i po-prezhnemu zamiraet serdtse, stoit povejat vesne - nevazhno kakoj, sorok pjatoj ili semdesjat vtoroj? Pochemu tak dorogi chi-to shagi, uzhe ne ochen i tverdye? Pochemu samoj bolshoj...
