Васильев лежал неподвижно на диване и смотрел в одну точку. Он уже не думал пи о женщинах, ни о мужчинах, ни об апостольстве.
Все внимание его было обращено па душевную боль, которая мучила его. Это была боль тупая, беспредметная, неопределенная, похожая и на тоску, и на страх в высочайшей степени, и на отчаяние. Указать, где она, он мог: в груди, под сердцем; но сравнить ее нельзя было ни с чем. Раньше у него бывала сильная зубная боль, бывали плеврит и невралгии, но все это в сравнении с душевной болью было ничтожно. При этой боли жизнь представлялась отвратительной.
Vasilev lezhal nepodvizhno na divane i smotrel v odnu tochku. On uzhe ne dumal pi o zhenschinakh, ni o muzhchinakh, ni ob apostolstve.
Vse vnimanie ego bylo obrascheno pa dushevnuju bol, kotoraja muchila ego. Eto byla bol tupaja, bespredmetnaja, neopredelennaja, pokhozhaja i na tosku, i na strakh v vysochajshej stepeni, i na otchajanie. Ukazat, gde ona, on mog: v grudi, pod serdtsem; no sravnit ee nelzja bylo ni s chem. Ranshe u nego byvala silnaja zubnaja bol, byvali plevrit i nevralgii, no vse eto v sravnenii s dushevnoj bolju bylo nichtozhno. Pri etoj boli zhizn predstavljalas otvratitelnoj.
