Для окончательно свободного и окончательно одинокого "экзистенциального" человека прощение - трудная работа. Трудная не только потому, что допускает лишь одну форму ответственности - перед самим собой, но и потому, что нередко оборачивается виной "прощателя". Эта вина становится единственной, пусть и мучительной основой его существования, источником почти невозможных слов о том, что прощение - и беда, и прельщение, и безумие, и наказание тела, и ложь, и правда, и преступление, и непрощение, в конце концов. Движимая трудной работой прощения проза Полины Барсковой доказывает этими почти невозможными словами, что прощение может быть претворено в последнюю доступную для "экзистенциального" человека форму искусства - искусства смотреть на людей в страшный исторический мелкоскоп и видеть их в огромном, спасающем приближении.
Dlja okonchatelno svobodnogo i okonchatelno odinokogo "ekzistentsialnogo" cheloveka proschenie - trudnaja rabota. Trudnaja ne tolko potomu, chto dopuskaet lish odnu formu otvetstvennosti - pered samim soboj, no i potomu, chto neredko oborachivaetsja vinoj "proschatelja". Eta vina stanovitsja edinstvennoj, pust i muchitelnoj osnovoj ego suschestvovanija, istochnikom pochti nevozmozhnykh slov o tom, chto proschenie - i beda, i prelschenie, i bezumie, i nakazanie tela, i lozh, i pravda, i prestuplenie, i neproschenie, v kontse kontsov. Dvizhimaja trudnoj rabotoj proschenija proza Poliny Barskovoj dokazyvaet etimi pochti nevozmozhnymi slovami, chto proschenie mozhet byt pretvoreno v poslednjuju dostupnuju dlja "ekzistentsialnogo" cheloveka formu iskusstva - iskusstva smotret na ljudej v strashnyj istoricheskij melkoskop i videt ikh v ogromnom, spasajuschem priblizhenii.
