'Боль терзала его тело, воя, как запертая свора собак. Выпустите их. Боже, выпусти их на волю. И словно услышав эту молитву, в его мозг, как гнилое, омерзительное дыхание Гекаты, в ярости хлынула толпа безобразных и неистовых чудищ - отбросы творения, отрыжка безгубого зева Хаоса, свирепого прародителя всего сущего. Б-р-р! Его мудрость беспомощно отступала перед этим натиском ужаса, и он молил теперь только о блаженстве неведения, забытья. В своей прозорливости он давно уже взял себе за правило проситьбогов только о том, чего они не могут не дать. И врата сузились: боги милостиво позволили ему кое-что забыть.' (Джон Апдайк 'Кентавр').
'Bol terzala ego telo, voja, kak zapertaja svora sobak. Vypustite ikh. Bozhe, vypusti ikh na volju. I slovno uslyshav etu molitvu, v ego mozg, kak gniloe, omerzitelnoe dykhanie Gekaty, v jarosti khlynula tolpa bezobraznykh i neistovykh chudisch - otbrosy tvorenija, otryzhka bezgubogo zeva Khaosa, svirepogo praroditelja vsego suschego. B-r-r! Ego mudrost bespomoschno otstupala pered etim natiskom uzhasa, i on molil teper tolko o blazhenstve nevedenija, zabytja. V svoej prozorlivosti on davno uzhe vzjal sebe za pravilo prositbogov tolko o tom, chego oni ne mogut ne dat. I vrata suzilis: bogi milostivo pozvolili emu koe-chto zabyt.' (Dzhon Apdajk 'Kentavr').
